— Что именно? — торопливо спросил мистер Тестатор, с беспокойством проследив за направлением взгляда посетителя.
— Прошу меня простить, — повторил незнакомец, — но… Я отнюдь не собираюсь учинять вам допрос, однако… Не подводят ли меня глаза — или же кое-что в этой комнате, насколько я вижу, принадлежит мне?
Мистер Тестатор, заикаясь, пустился было в объяснения, что он, мол, и понятия не имел — и так далее, и тому подобное, а незнакомец тем временем шагнул мимо него прямо в комнату. Сохраняя сверхъестественную невозмутимость, заставившую мистера Тестатора похолодеть от ужаса, посетитель внимательно осмотрел в первую очередь письменный стол и веско констатировал: «Мой!»; затем перешел к креслу-качалке и проговорил: «Мое!»; далее обратился к книжной этажерке и заметил: «Тоже моя!»; наклонившись, завернул угол ковра со словами: «И это мое!»; таким образом он обошел всю комнату и потрогал каждый предмет, сопровождая свое обследование неизменным восклицанием. К концу инспекционной процедуры мистер Тестатор уяснил совершенно недвусмысленно, что посетитель, вне всякого сомнения, находится под сильнейшим воздействием крепкого спиртного напитка (если блюсти точность — джина). Джин, впрочем, ни в малейшей степени не повлиял ни на твердость речи, ни на твердость поступи визитера, скорее наоборот — придал его дикции и осанке особую торжественность.
Мистер Тестатор с отчаянием предвидел свою близкую и неотвратимую гибель, ничуть не сомневаясь в страшном наказании, неминуемо ожидавшем его за чудовищно легкомысленное деяние, всю безмерную преступность коего он впервые начал осознавать. После длительной паузы, на протяжении которой хозяин и гость неотрывно глядели друг другу в глаза, мистер Тестатор дрожащим голосом вымолвил:
— Сэр, я как нельзя лучше отдаю себе отчет в том, что вы вправе потребовать от меня как исчерпывающего объяснения, так и полного возмещения нанесенного вам ущерба. За этим дело не станет, поверьте. Позвольте мне только обратиться к вам с нижайшей просьбой: подавите, умоляю вас, совершенно законное неудовольствие, отбросьте совершенно понятный и естественный гнев — и давайте вместе…
— …Пропустим по стаканчику! — подхватил незнакомец. — Ничуть не возражаю.
Мистер Тестатор собирался предложить посетителю совместно, без излишней горячности, обсудить сложившуюся ситуацию, однако с величайшим облегчением согласился с внесенной поправкой. Он поставил на стол графинчик с джином и принялся хлопотать у огня — но, вернувшись с кипятком и сахаром, обнаружил, что графинчик наполовину пуст. Остаток джина посетитель прикончил уже в разбавленном виде. Не прошло и часа, как с церкви Сент-Мэри на Стрэнде донесся перезвон колоколов. Наливая и опустошая бокал, посетитель то и дело бормотал себе под нос:
— Мое! Мое! Мое!
Выпивка иссякла, и мистер Тестатор озадаченно гадал, что последует за этим, но тут незнакомец поднялся и еще более веским тоном осведомился:
— В котором часу утра, сэр, вам это будет всего удобнее?
— Может быть, в десять? — наобум предложил мистер Тестатор.
— Очень хорошо, сэр, — поддакнул посетитель. — Ровно в десять, минута в минуту, я буду на месте. — Окинув мистера Тестатора долгим взглядом, он добавил: — Да благословит вас Бог, сэр! Как поживает ваша супруга?
Мистер Тестатор, будучи убежденным холостяком, с большим чувством ответил:
— Бедняжка, она очень встревожена, однако в остальном все совершенно благополучно, благодарю вас.
Услышав это заверение, незнакомец медленно откланялся и, спускаясь по лестнице, дважды растянулся во весь рост.
С тех самых пор никто о нем больше ничего не слышал. Кем был этот нежданный гость — привидением, которое понудила облечься плотью больная совесть; случайным забулдыгой или же подгулявшим законным владельцем мебели — неизвестно; благополучно ли добрался он до дома или же вообще не имел пристанища; скончался на дороге от перепоя или запой у него только начинался, — все это также навсегда осталось окутано мраком. Но именно такова история, переданная в качестве достоверной (вкупе со всей завещанной обстановкой) мистером Тестатором второму арендатору меблированных комнат на верхнем этаже сумрачного Лайонз-Инна.
В 1860 году из лондонских врачей известнейшим был доктор Уайбрау. Надежная молва приписывала ему едва ли не богатейший доход, доставляемый в наши дни медицинской практикой.
Однажды днем, уже к концу лондонского сезона, после особенно трудного утреннего приема, имея еще изрядное число домашних визитов на остаток дня, доктор только-только покончил с ленчем, как лакей объявил, что с ним желает говорить дама.
— Кто она? — спросил доктор. — Пациентка?
— Да, сэр.
— Для пациентов есть приемные часы. Скажите ей, когда приходить.
— Я говорил, сэр.
— И что же?
— Она не уходит.
— Не уходит? — с улыбкой повторил доктор. Он был не без чувства юмора, и нелепость ситуации развлекла его. — Эта настойчивая дама назвала себя? — спросил он.
— Нет, сэр. Она отказалась назваться, сказала, что не отнимет у вас и пяти минут, а дело чрезвычайно важное и до завтра не терпит. Она в приемной, и как выдворить ее оттуда, я не представляю.
Доктор Уайбрау с минуту размышлял. Более чем тридцатилетний богатый опыт дал ему знание женщин (профессиональное, разумеется), он перевидал их всякого рода — особенно же ту их породу, что не считается со временем и не преминет воспользоваться привилегиями своего пола. Взгляд на часы подтвердил, что ему пора начинать визиты к домашним больным. В сложившихся обстоятельствах оставался один-единственный выход. Ему оставалось, коротко говоря, одно — бежать.